Не ищет душа ни тепла, ни уюта.
Она непонятною жизнью живёт
И будит меня по ночам почему-то,
И в прошлое зовом тревоги зовёт.

Как путник в застывшую дверь кулаками,
Стучится в надсадно хрипящую грудь,
И вторит ей сердце глухими толчками,
Боится покоя, боится заснуть.

В качанье теней мне мерещится юность
Чредою давно позабытых имён,
Пусть не было в ней златотканой фортуны
И мне не вверяли кипящих знамён.

Я помню моря и суровые лица,
Бессонные ночи, тревожные дни,
Огромной страны голубые границы –
Как трудно всегда защищались они!

В шипении волн отражались порою
На стянутых скулах сполохи войны;
Верстались тогда «кандидаты в герои»,
Но это тогда! А теперь не нужны.

Пока нас терзали косматые вьюги,
Пока мы вгрызались в шторма и снега,
Кричали нам «браво!» «народные слуги»
И хватко делили земные блага´.

Пусть мокли шинели, пусть руки немели,
Мы знали – всё это по долгу, не зря,
А вслед нам смеялись, что «жить-то умели»:
«Плывите в свои голубые моря».

В далёких краях среди скал обнажённых,
Где хмурые дебри стеною встают,
Старались для нас терпеливые жёны
Создать по общагам фанерный уют.

Никем не отлиты их слёзы из бронзы.
Кому это надо – слезу отливать?
«Терпенье! – твердили партийные бонзы, –
А уголь, гражданки, нельзя воровать!»

И, вверя судьбу в бесконечные жданки,
По долгим ночам с заоконным дождём,
Укрыв малышню, утешались гражданки –
«Терпели другие. И мы подождём».
* * *
Я явственно помню замёрзшего флага
При всплытии наверх скрипучую жесть,
А в нём и словечко такое ПРИСЯГА,
А в нём и понятие РОДИНА есть.

И мы не торгуясь служили, вбирая
Наследие дел и идей Октября.
Теперь нам твердят и всерьёз уверяют,
Что там – лагеря… лагеря… лагеря…

Твердят «очевидцы», как талые ноги
Из чёрных промоин по тундре торчат.
Тех самых, кем прокляты властные боги.
А боги? Что боги? А боги молчат.

Молчат божества, хороши или плохи.
Загнали народ в нищету, на ножи,
И гонят теперь в «благоденство» пройдохи,
А люди запутались в правде и лжи.

Не знаю, что хуже – зловещие «тройки»
И грозные в прошлом страны имена?
А может быть, этот разгул «перестройки»,
Когда расползлась на лоскутья страна?

Не тем, кто жуёт, а кто мысляще живы
Звучит, как какой-то немыслимый бред
«Свобода труда», а точнее – наживы;
Как много свобод! а грядущего нет.

Как многое нам обещали «мессии»!
Как много работало под «Ильичей»!
Я думал, в морях – защищаю Россию,
А понял теперь – защищал ловкачей.
* * *
Я явственно вижу усмешки кривые,
Когда надеваю свои ордена.
Как будто они не за дни грозовые,
Как будто им так, по рублёвке, цена.

Я слышу подначки пьянчужки соседа
И чем возразить на издёвочки мне? –
«Куда ты, раздолбанный, целил торпеды?
А враг-то не тот! И не в той стороне!»

Душа вопрошает, такая больная,
Какой же моралью её оживлять?
А я на распутье теперь и не знаю –
Кому же поверить? в кого же стрелять?

В разладе живу со своею душою.
Она не прощает надорванных жил.
Гордиться ли прожитой жизнью большою?
А может, признать, что по-глупому жил?
* * *
Не ищет душа ни тепла, ни уюта.
Она раздвоённою жизнью живёт
И будит меня по ночам почему-то.
Тревожит и будит. Заснуть не даёт.

1992