Глубины Анатолия Штырова

«Он не мечтал, как славный чудик Грин,
О парусах наполненных и алых,
Но видел тени хищных субмарин,
Мелькающих на гребнях и в провалах».

Из баллады А. Т. Штырова “Старик и наяда”

Когда мне, человеку бесконечно далекому от моря и от морской темати­ки, четверть века назад довелось как журналисту и редактору познакомиться с ним и прочитать некоторые его рассказы и повести, я понял, что узнал очень незаурядную личность…

***

Анатолий Тихонович Штыров.

Казалось поначалу: обычный старик, заслуженный ветеран, на склоне лет решивший излить себя в воспоминаниях. Мало ли таких сегодня, когда все сплошь и рядом писатели и поэты? А тут ещё его послужной список — подвод­ник, разведчик, контр-адмирал, отец президента компании “АЛРОСА”… Пол­ный набор впечатлений, которые обычно остаются после знакомства с графо­манами, порой не стыдящимися и протекционизма.

Первое же общение и первые прочитанные страницы опровергли мою за­готовленную концепцию.

Я увидел глыбу, человека как нерв эпохи. Обожженного судьбой, ошпа­ренного морскими походами и кознями недоброжелателей.

Суровый взгляд придавленных густыми ресницами глаз. Сутулящаяся, но крепкая, как основание дерева, фигура. Слегка косолапая походка. Сло­ва, которые изрекает, редки и тяжеловесны, как кирпичи. Уже одни его про­звища, как узнал позднее — от подводников “Неулыба”, от разведчиков “Штирлиц”, от командования “Последний из могикан” — говорили о том, что в багаже Штырова был не только авторитет у подчинённых, но и насторожен­ность, нелюбовь как у непосредственных начальников, так и у тех, кто стоял выше. И было за что: компетентен, прям, упрям, честен.

Будущий “мамонт подводного флота” (еще одна кличка моего героя) ро­дился в голодном 1929-м в саратовской глубинке. Рано остался без отца, в конце Великой Отечественной войны, подростком, был зачислен в Горьков­ское военно-морское подготовительное училище. Затем — Владивосток, Тихо­океанское высшее военно-морское училище имени адмирала С. О. Макаро­ва. Камчатка, лейтенант на базе подводных лодок, командир штурманской части на ржавой подводной лодке ЗО-х годов постройки… Плавал он 18 лет, из них восемь был командиром корабля — уже послевоенной дизельэлектрической подводной лодки.

Незаурядный ум, воля, несгибаемый характер дополнились в ходе служ­бы выработанной им способностью наблюдать и анализировать. Это заметили командиры, которые направили опытного подводника в морскую разведку — сначала служил начальником разведки эскадры подлодок в Приморье, затем первым заместителем начальника разведки Тихоокеанского флота. Затем ещё ряд высоких должностей. В 1984 году, по личному указанию начальника Гене­рального штаба Вооруженных сил СССР С. Ф. Ахромеева, ему присвоено зва­ние контр-адмирала. Была ещё очень ответственная служба в Ставке Главно­го Командования Юго-Западного направления. В 1988 году уволен в запас.

Многое из служебных достижений А. Т. Штырова ещё остается под гри­фом “Секретно”, но то, что известно, говорит нам о том, что человек прожил десяток жизней — по количеству и характеру выпавших на его долю событий. Отмечу только два его признанных достижения. Во-первых, по итогам не­скольких своих нерядовых походов в Юго-Западной Азии он обобщил полу­ченные данные и создал наставление для командиров подводных лодок. Мо­ряки шутя назвали этот документ “Букварь подводника”. До сих пор его вни­мательно изучают офицеры нашего флота. Во-вторых, его работа во главе разведывательных органов Тихоокеанского флота в годы “холодной войны”, затем штабным офицером высокого ранга показала, что даже в условиях тех­нического отставания Советский Союз не был слепым и обладал достаточной информацией, чтобы вовремя дать ответ противнику. Что и показала опера­ция по поиску и вытеснению американских подводных лодок из района раз­вертывания наших атомных ракетоносцев возле Камчатки в 1985 году.

Далее речь пойдет не о Штырове-подводнике, морском офицере как та­ковом, а о Штырове-литераторе.

***

Писать стихи он начал рано, еще в четвёртом классе. Потом продолжил в училище, на службе. Писал в стол, тайком. Почти все, кто знал его, и не подозревали, что Неулыба ещё и поэт. А он постепенно перешёл на прозу, и так, год за годом, накапливал свой литературный портфель. В одном из ис­следований творчества Штырова говорится, что о писателе лучше не ска­жешь, чем Лев Аннинский: “Есть литераторы, известность к которым прихо­дит в молодости. И с той поры литература — их работа. А есть люди, для которых работа в другом. В том, чтобы Родину защищать. Но при этом литература — их беспокойное призвание, их прожигающая страсть, о кото­рой многие узнают спустя годы и десятилетия”.

По прошествии 25 лет имя Анатолия Штырова прочно вошло в отечест­венную маринистику. Он удостоен званий лауреата литературных премий имени Андрея Первозванного, “Золотой кортик”, “Бизертский крест”. Ряд его произведений был опубликован в журналах “Морской сборник”, “Наш современник”. Его рассказы и повести издаются небольшими тиражами, но издаются часто. Те, кто открыл для себя прозаика, начинают знакомить­ся с поэзией Штырова. А уже его публицистика, его исторические очерки наполнены такой массой увлекательной фактуры, насыщены такими неожи­данными выводами, что, как говорится, за уши не оттянешь.

Каким был его творческий метод, что отличает Штырова от других за­служенных представителей морского жанра в нашей литературе?

Поэтика его произведений менялась с годами. Начал со стихов, с поис­ка своего языка. Его стихотворные тексты полны романтики и юношеских впечатлений, наполнены ожиданием героических свершений. Но при этом вы не найдёте в них какой-то особой эмоциональной возвышенности и ото­рванности от обыденности. Наоборот, он, как и любимые им Борис Ручьев, Константин Симонов, Александр Твардовский, приземлён, реалистичен, скуп на демонстрацию личных чувств. Хотя стремится быть максимально выразительным. Из общего ряда выбивается его лучшая, на мой взгляд, по­этическая баллада “Старик и наяда”. Она — другая. Это уже лирический ма­нифест, итог жизненных размышлений героя, встретившего на исходе жиз­ни нимфу, покровительницу моря. Он ведёт с ней непростой философский диалог, и за стихотворными рифмами, пусть порой тяжёлыми, чувствуется переполняющее автора желание понять суть и смысл пережитого.

Лирические стихи о море, о морской службе предельно точны, описа­тельны, будничны:

Опять грохочут дизеля,
Опять волна о корпус плещется,
И за кормою корабля
Противник пакостный мерещится.

Брюшиной чует командир.
Как воет сталь от напряжения;
Вокруг ревёт враждебный мир.
“Все вниз! Стоп дизель! Погружение!»

В стихах мы встречаем и описание девятидневной поездки Штырова с Дальнего Востока в Якутию, к жене, чтобы увидеть родившегося сына, и размышления о характере боевой службы, и выстраданные личные оценки:

А ты?” — “Мне до Хандыги надо,
Родился сынишка там мой:
Геолог жена-ненагляда
Была направлена в «Дальстрой”.

Безусловно, с годами романтический тон в его поэзии сменяется более философским, но неизменным остаётся морской фон, во многих строфах звучит и плещется море:

В час досуга спешу к океану поближе
Слушать грохот и волн бесконечный рассказ.
Знаю — алых вдали парусов не увижу,
Только всё не свожу зачарованных глаз.

Море, с юности мной завладевшее море,
Твой я пленник и раб до последнего дня.
Если ты реквием заревёшь на просторе
Для седых моряков — не забудь и меня.

Свой первый поэтический сборник, увидевший свет в Кишинёве, в го­роде, ставшем одним из последних мест его службы, он назвал “Моряна”. Здесь объект его любви и предмет заботы предстаёт во всех его проявлени­ях: оно и спокойное и безмятежное, и сурово-зловещее. И конечно, лири­ческий герой на фоне моря и грустит, и испытывает страсть, и тоскует. Но если брать в целом его поэтическое наследие, то становится ясным, что тонкости человеческих переживаний, душевные тревоги у Штырова как мор­ского человека отходят на второй план, когда море становится объектом, который нужно преодолеть, победить. Это водное бесконечное пространст­во наполнено вызовом.

Ранняя лирика юного Штырова раскрывает нам очень чуткого к миру че­ловека. Его сердце наполнено ожиданиями, восторгами, он жадно описы­вает малейшие явления природы, красивые луга, и самая простая горькая рябина, которая плачет и качается на краю леса, мила ему. Он восторгает­ся последним лучом октябрьского утра, ждет птиц — предвестниц счастья, говорит со своей сестрёнкой, обсуждая с ней теплые дни детства. К жанру обращения, послания он будет прибегать часто. Наиболее ярко этот эле­мент поэтического инструментария воплотится в цикле “Письма другу”.

Стихотворные письма жене, его диалог с любимой показывают нам рани­мого человека, который скрывается за угрюмым и жёстким внешним обликом.

Друг мой желанный!
Вина мне налей.
Завтра мне в море идти.
Ты обо мне. я прошу, не жалей.
Подолгу ты не грусти.

Вся его любовная лирика полна нежности к супруге и тревоги за их об­щее будущее — каждый поход в море мог стать последним.

Поздний период поэтического творчества посвящён общественным те­мам, там правит публицистика; по строфам горькими обвинительными ак­тами разбросаны размышления о судьбах ушедшей страны — СССР.

Точную оценку поэзии морского офицера дал Станислав Куняев в пре­дисловии к трёхтомнику, изданному несколько лет назад: “Стихи Штырова перебираешь, как необработанные драгоценные камни, которые вроде бы заключены в наплывы известняка, в пустую породу, но нет-нет да и вспых­нут и высветят глубины народного сознания, и выразят поэтическим словом глубочайшие человеческие чувства’’.

***

Морская проза Анатолия Штырова не уступает по яркости изображения, свежести слова и соленой иронии произведениям лучших писателей-марини­стов: Виктора Конецкого, Валентина Пикуля, Петра Фурсы, других известных мастеров пера морской тематики. Об этом говорят его лучшие повести “Са­га о кандидатах в герои”, “Приказано соблюдать радиомолчание”, “Подвод­ные трактористы”. Поражает достигнутая им достоверность изображаемых событий. Умением передать всю логику происходящего и показать психоло­гию морского человека Штыров встает в один ряд с лучшими советскими ма­ринистами — В. Вишневским, Л. Соболевым, Б. Лавреневым. Только надо не забывать одну деталь: Штыров единственный, кто был командиром бое­вого корабля! Ему как профессионалу веришь, его рассказ не надуман и не вымучен за писательским столом. Он выстрадан. Взгляд изнутри становится для автора не просто литературным приёмом, он органичен в силу служеб­ного опыта, накопленных эмоций и пережитых событий.

Повесть “Подводные трактористы”. В походе у лодки оторвало вертикаль­ный руль. Приходится вести сварочные работы под носом у японских кораб­лей. А это значит — необходимо лечь на грунт, а точнее — на бывшее минное поле. И это лодке с ядерным, в том числе, оружием на борту! Автор описы­вает происходящее не двухстраничными эмоциональными оценками и пере­живаниями, нет. Всё у Штырова подчеркнуто деловито, скупо, предельно функционально и максимально точно. Словно читаешь вахтенный журнал. Хо­тя у этой повести есть и поэтичный пролог, романтичный и эмоциональный — о море и древней земле, о природе и предназначении моряка.

Проза Анатолия Штырова подчеркнуто документальна и автобиогра­фична. Иного и ожидать не стоило — никакие эстетические изыски, ника­кой художественный вымысел не заменят суровой правды некогда произо­шедшего. В рассказах и повестях Штырова правят факты, его личные вос­поминания. Его умение отобрать, структурировать огромный накопленный материал, оценить людей и события, сделать выводы (часто публицисти­ческие) придают произведениям Анатолия Тихоновича статус документов эпохи. Читая, вы никогда не поймаете себя на мысли “вот это автор загнул, вот это автор напридумывал”… Достоверность стопроцентная, полное ощущение реализма. Да, он придает зданию под названием “Былое” худо­жественную, литературную отделку, дабы вызвать у читателя незабывае­мые, яркие впечатления. Но больше всего художественно-эстетическое воздействие оказывают сама ткань событий и люди, участвующие в них.

Главным объектом исследования писателя-мариниста Штырова остаёт­ся в конечном счете человек. Море, корабли, походы, аварии, награждения и наказания, быт — всё это дальний фон, площадки, на которых действуют герои, хотя и придают дополнительную образность произведениям.

Описания всех сторон жизни боевого офицера-подводника впечатля­ют. Люди показаны такими, какие они есть, без прикрас. Человеческие ха­рактеры выписаны сначала через прозвища, а потом яркими, точными и короткими описаниями поведенческих реакций героев. Штыров всех без разбора именует, наделяет кличками, дает короткие ёмкие авторские ре­марки из служебных биографий. И больше не надо никаких многословий. Быстрее, читатель, бежим за событием, не отстаем! Он и себя, главного лирического героя, наделяет псевдонимами Сун, Васька Губанов, Сунгариец, Неулыба. А уж о штабных офицерах, моряках, старпомах и замполитах, о командирах боевых частей лодки и речи быть не может: умение рассказ­чика художественно обобщить образ персонажа минимумом выразительных средств впечатляет. “Прозвища не удостоен, так как не успел проявить се­бя”, — так автор сам объясняет этот приём.

Если говорить о сюжетных построениях рассказов и повестей, компози­ционных инструментах, то мы увидим отточенный прием раскрытия сюжета через трёхактную модель. В первом акте задается главная проблема, во втором она усугубляется, обрастает трудностями и препятствиями, а за­тем в третьем, по законам драмы, герой или герои побеждают или разре­шают заданную в начале проблему. Только изредка автор позволяет себе отступления, описывая некоторые эпизоды из жизни персонажей или давая ёмкую публицистическую оценку событиям, кораблям, экипажам, соедине­ниям, странам. И делает это настолько чётко и сдержанно, что больше на­поминает донесения разведчика с анализом тех или иных фактов поведения наблюдаемого объекта.

Стержнем рассказа Штырова выступает диалог. Насыщенный и яркий, он даёт толчок развитию сюжета, обнажает и итожит описанное ранее. Реп­лики героев — словно четкие команды на исполнение или о принятии к ис­полнению. Такой буквальный реализм в передаче прямой речи заставляет читателя верить автору беспрекословно: “да, так оно, наверное, и было, ну не мог матрос Иван в этой ситуации сказать иное, кроме мата”.

Повесть “Камчатские утренники”. Неулыба, то есть главный герой, ещё лейтенант. Одна за другой идут “бывальщины” — целая череда смешных и поучительных историй, недоразумений, розыгрышей. И всё это на фоне жёсткого и правдивого описания корабельного и берегового быта. Повсед­невность как бы бьёт в глаза, отталкивает. Но чтобы возвысить общую то­нальность рассказа, автор дополняет повествование о трудовых буднях лег­ким налётом романтики. “Всё ещё впереди”, — намекает он. Текст не грузен, слова и диалоги легки, природа сурова, а камчатский вулкан извергается просто красиво.

В рассказе “Аварийный буй” всё гораздо тяжелее и серьёзнее. Он, глав­ный герой, уже командир подлодки. В походе утерян носовой аварийный буй. Кабель буя мог намотаться на винт. Буй — непотопляемый, значит, бултыха­ется где-то в море. Любой его увидит. Прочтет номер. И полетят донесения, наши или вражеские: лодка затонула. А это не есть хорошо. Можно сказать, даже очень плохо. Мелочь случилась, но мелочь чрезвычайная. И потому автор весь рассказ ведёт через напряжён­ные диалоги, постоянно создаёт в тексте атмосферу тревоги и опасности…

К слову, кабель оказался цел, а командир Неулыба, изучив старинные навигационные карты, сделав необходимые штурманские расчёты, через 14 часов плавания нашел злополучный буй. Уже близко у берегов Японии. И тем са­мым предотвратил возможный серьёзный военно-политический инцидент.

Таких рассказов в арсенале мариниста-подводника Штырова десятки. О том, как придумывался фальшивый отчёт о походе, и этот отчёт завизировали и приняли все инстанции, вплоть до штаба флота. Якобы атаковали. А атака на самом деле была на бумаге. Или сказ про тетю Фросю (так зовут… на­чальника политотдела бригады, между прочим), наполненный жёсткой иро­нией, описанием формализма на флоте.

Вообще штыровский Неулыба часто с нескрываемым непочтением смо­трит на партсобрания, игру в “социалистические обязательства” и на дру­гую флотскую бюрократию. Ясно, что и это настроение в том числе не да­вало талантливому подводнику Штырову мягко и с триумфом шагать по слу­жебной лестнице. Он просто всегда называл вещи своими именами. Хотя и себя не щадил: постоянные подшучивания над собой, описания себя лю­бимого в стиле “мешковатая фигура”, “невыразительная физиономия”.

Вот в повести “Приказано соблюдать радиомолчание” (действие разви­вается в 1963 году, на фоне еще не остывшего Карибского кризиса) главный герой Неулыба, получивший задание со своей лодкой следить за авианосца­ми США и при этом не менее 90 процентов времени провести в подводном положении — “строптивый, жёсткий, неуживчивый, колючий, злой, чокну­тый, свирепый, бешеный”. При этом он как командир следует принципу, что в море не нужны хорошие человеки. Нужны хорошие командиры и моря­ки. Во время подготовки к выходу в море убирает из экипажа пьянчуг. Ради укрепления дисциплины на лодке отказывается от положенных на поход 86 литров спирта (“да как такое возможно, он соображает?”, шушукаются во­круг флотские люди). Подчёркнуто ёрничает над всем искусственно нагнетаемым партийно-комсомоль­ским ражем, бессодержательной болтовнёй политработников, подчёркнуто непочтителен к политотдельским говорунам (но не к политработе как таковой)…

Эта повесть читается как беллетризированный вахтенный журнал. Бро­шенная кем-то при ремонте гайка оборачивается потерей четырёх суток по­хода и настоящим геройством при устранении последствий.

Лексика и синтаксис морских рассказов Анатолия Штырова несколько иные, чем у других авторов-маринистов. Здесь правят не романтичные и сочные прилагательные, а мощные, как бетонные сваи, существительные. И связывают их деятельные глаголы. У Штырова не “сказал”, а “построжал и зафонил металлом”. Он много играет с заменами морскими терминами общеупотребительных гражданских, часто диалоги полностью залиты про­фессиональной лексикой. В “Чаепитии штабников” официантка не выходит в зал — “приплыла плотная фигура в белом кокошнике, обстреляла военморов”. Конечно, перенос морского на общеупотребительное — “обмелел че­ловек”, “пора отчаливать” — эти и другие примеры являются характерной чертой маринистики вообще, и здесь Штыров следует общей традиции жа­нра. Как и массово сокращённые наименования чинов и должностей на фло­те: старпом, стармех и тд. Только вот именно у него этот перенос естестве­нен и оправдан, не вымучен “ради красного словца”.

Встречается и обратный процесс, когда морской объект описывается оду­шевлёнными терминами — “протопав почти день, лодка зашла в затишье”.

Своеобразной визитной карточкой его рассказов стал особый стиль по­строения смысловых единиц. Он в рамках одного абзаца выдавал пять- шесть предложений (описания, размышления, действия), а потом в конце ставил ударную точку, применяя фразу-вывод с восклицательным знаком, типа “А это и есть факт!”.

Сказал, как отрубил. Так и было в жизни командира подводной лодки. Общая лексическая тональность в его рассказах достаточно тревожная, ав­тор всячески подчеркивает, что опасность рядом, враг не дремлет. Вот на одной странице рассказа “Аварийный буй” мы прочтем, что:

“Командование побесится; Тяжелый черный горизонт; Море станови­лось злым; Провальная тишина; Море не смеялось; Море таило угрозу; Серосвинцовые волны; Лодка тяжело ворочалась; Мрачно осматривал небо; Предательский шум турбин; Рычащая надстройка; Море бесилось; Метео­прогноз хреновый; Мрачно сплюнул в воду; Идти с поджатым хвостом; Ту­поватая припухшая физиономия”.

Часто способами раскрытия характера героя становятся морские жар­гонизмы, они спасают автора, даже если при этом страдает точность. “Вы­разительность жаргона выше любого прилагательного”, — этому принципу автор следует беспрекословно. “Его попутал зелёный змий, но он имел светлый скворешник”, — такого рода описаний можно встретить немало. Или “экипаж сплаванный”, “командир Неулыба наплаванный”.

Сам Анатолий Тихонович называл это всё подводницким языком. И имел на это полное право — не только говорить так, но и писать так. Дей­ствительно, если есть окопная правда, то почему и не бывать и правде под­водной? И он её создал. При этом ему доставало художественного вкуса не превращать рассказы и стихи в справочники фразеологизмов и профессио­нальных терминов. Если некий прибор или механизм на лодке имел своё точное название и переносное значение, этакую эмоциональную кличку, Штыров выбирал второй вариант только для усиления. Он всегда понимал, что большая часть его читателей — пешеходы, далёкие от флота и моря лю­ди, как и автор этих строк.

***

… Он ушел из жизни в 2014 году и похоронен в Москве, на кладбище в Ракитках, вдали от моря, ставшего смыслом жизни и литературного творчества.

6 марта 2024 года ему, летописцу доатомной эпохи отечественного подводного флота, исполнилось бы 95 лет. Его отдельные произведения включены в многотомный исторический сборник “Российская маринистика”. Сегодня, в дни тяжёлых испытаний, его судьба и яркие литературные про­изведения воспринимаются с особым чувством благодарности и почтения.

“Моряку даны с рожденья две любви: земля и море” — эти простые сло­ва из популярной песни советских времён, возможно, как нельзя лучше подходят к Анатолию Штырову. Так уж получилось, что эти две природные стихии сошлись в его семье неразлучно — любимая супруга Анатолия Тихо­новича Нина Ивановна была геологом. Они прожили большую и яркую жизнь и, как и всё послевоенное поколение, оставили нам в наследство великую страну, которую мы должны хранить.


Юрий Бескакотов, 2024.